Девять жен было у старого хана Дарапши. Но бесплодными оказались его жены,— ни одна не смогла подарить ему сына-наследника. И тогда женился хан Дарапша на юной красавице Гульшаре. Зачала от него Гульшара, возненавидели ее за это остальные ханские жены, решили любой ценой ее погубить. Родила двух близнецов Гульшара — мальчика и девочку, двух младенцев необычайной красоты, и дала им она имена — Шарьяр и Анжим.
Из далекого похода возвращался в это время хан Дарапша. Воспользовавшись его отсутствием, девять коварных жен пригласили во дворец злую старуху колдунью. Получив богатое вознаграждение, колдунья утопила обоих младенцев в старом пруду, а вместо них положила на грудь спящей Гульшаре щенка и котенка. В ту же ночь вернулся хан и с ужасом узнал о том, что его любимая молодая жена родила двух зверенышей. Разгневался на нее хан Дарапша, не поверил ее правдивому рассказу, изгнал ее навсегда из своей страны.
Но недолго торжествовали ханские жены свою победу над ненавистной соперницей. Вскоре с тревогой обнаружили они, что оба младенца продолжают жить и расти на дне старого пруда. Снова обратились девять ханских жен к старухе колдунье. По ее совету они подкупили раба, приказав ему достать младенцев из пруда, отнести их в мешке за пределы страны и там зарезать. Но раб не посмел умертвить двух удивительных, прекрасных младенцев. Уйдя далеко за пределы страны, он оставил их, обнаженных и беспомощных, на перекрестке трех пустынных дорог. Убив на обратном пути косулю, хигрый раб испачкал ее кровью рубашки близнецов, а затем вернулся во дворец с их окровавленной одеждой и с печенью косули. Ханские жены щедро наградили раба, сожгли рубашки младенцев, а печень поджарили и съели, думая, что едят останки двух близнецов, от которых им удалось наконец избавиться.
Судьба сжалилась над Шарьяром и Анжим: в тот же день через перекресток дорог прошел большой караван, направлявшийся в столицу соседнего ханства. Караванщики подобрали обоих младенцов, принесли их к своему владыке — хану Шасуару. Восхищенные необычайной красотой близнецов, хан Шасуар и его супруга Акдаулет тотчас же решили, что Шарьяр и Анжим будут отныне их сыном и дочерью:

Миновало пятнадцать лет,
То счастливых, то скорбных лет, 
С той поры, как Шарьяр и Анжим
В горький час родились на свет.
Миновало пятнадцать лет, 
И, как ветер, неудержим,
Слух пронесся из края в край
Про Шарьяра и про Анжим.
Говорили, что юный батыр
Закален и тверд, как металл, 
Что умеет копье метать,
Как никто еще не метал,
Что умеет из лука стрелять, 
Как никто не стрелял.
На горячем коне скакать,
Как никто до сих пор не скакал. 
Говорили, что юный батыр 
Телом тверд, а душой велик, 
Конь его сотрясает мир,
Клич его — как тигриный рык. 
Говорили, что в дикой степи 
Крепость гордую он воздвиг
И собрал туда храбрецов —
Молодых друзей-удальцов.

Говорили о юной Анжим,
Что душа ее — чистый кристалл, 
Что умеет умом блистать,
Как никто еще не блистал, 
Что умеет стихи читать, 
Как никто еще не читал,
Что умеет в шатраш играть, 
Как никто до сих пор не играл, 
А к тому же не только умна,
Но еще и горда, стройна,
Так что с первого взгляда в ней
Благородная кровь видна.

Словно солнечный свет, цравдив, 
Словно ветер, неудержим,
По земле разлетелся слух
Про Шарьяра и про Анжим, 
И достиг этот верный слух
Той страны, где, врагов страша
И делами мудро верша, 
Правил старый хан Дарапша. 
Испугались девять ханум —
Девять ханских коварных жен: 
Вестью страшною поражен, 
Помутился их злобный ум,—
Ведь грозит возмездие им,
Если живы Шарьяр и Анжим! 
И проник нестерпимый страх
В девять грешных, коварных душ: 
Вдруг узнает их грозный муж
О былых преступных делах? 
Ох, тогда им несдобровать — 
Казни лютой не миновать!

Загрустили девять ханум, 
Потеряли сон и покой,
И решили девять ханум
Обратиться к старухе злой,
К хитроумной колдунье той, 
Что когда-то в былые дни 
Гулыиару погубить смогла
И детей утопить смогла,— 
Да, способна колдунья была
На любые злые дела!
За старухой послали они, 
И старуха тотчас пришла, 
Будто встречи этой ждала.

Смотрят женщины на нее — 
Миновало пятнадцать лет, 
Но особенных перемен 
У старухи, как видно, нет: 
Тот же драный халат на ней, 
Тот же рваный платок на ней, 
Только стала еще страшней, 
Щеки стали еще дряблей,
Нос горбатый — еще острей, 
А усмешка — еще хитрей.
На почетное место ее
Усадили девять ханум — 
Угощать ее принялись,
Упрекать ее принялись:

"Хэй, мама! Ты нам солгала, 
Нас бессовестно провела! 
Видим мы, что тебе нельзя 
Поручать такие дела!
В первый раз ты детей взяла
И клялась, что убила их, 
Что в пруду утопила их, 
А они остались в живых!
И вторично ты нас подвела,— 
Видно, рук не хотела марать,
Нам нарочно совет дала 
Для убийства раба нанять. 
Но и раб нам тоже солгал:
Он одежды детей принес, 
Их сердца и печень принес
И покрытый кровью кинжал, 
Клятву дал, что зарезал их, 
Что их кости глодал шакал,
А теперь мы вдруг узнаем,
Что они остались в живых!"

"Хэй, сестрицы!— с усмешкой им
Говорит старуха в ответ.— 
Хоть и живы Шарьяр и Анжим, 
Но опасности в этом нет.
Ведь живут они далеко,
И добраться к ним нелегко: 
Если даже птицей лететь,
То до них сорок дней пути,
А пешком идти —столько гор, 
Столько рек, лесов да озер,
Что, пожалуй, и не дойти! 
Пусть живут Анжим и Шарьяр, 
Им теперь по пятнадцать лет, 
Их отцом стал хан Шасуар,
Стала матерью им Акдаулет. 
Узел некому развязать, 
Правду некому рассказать,
Никогда им теперь не узнать,
Как погибла их бедная мать! 
То, что было,— давно прошло 
И густой травой поросло,
Так что не о чем вам тужить,
Как и прежде, можете жить — 
Безмятежно можете жить!"

"Нет!— вскричали девять ханум.— 
Ты подумай, как нам помочь!
Вот уже которую ночь
Нам не спится от страшных дум. 
Из-за этих ублюдков двух
Мы лишились покоя и сна,—
Нестерпимо нам режут слух
Их проклятые имена!
Ты обоих убить должна, 
Отравить, погубить должна.

Даже их следы на земле
Ты стереть, истребить должна, 
Лишь тогда спокойно вздохнем, 
А сейчас, как в аду, живем!"

Усмехнулась старуха: 
"Что ж, Видно, правильно говорят: 
Ложь рождает другую ложь,
Что посеешь, то и пожнешь. 
Так и быть: к Шарьяру пойду, 
На обоих накличу беду,
Не тревожьтесь,— уж как-нибудь
Их сумею я обмануть,
Их отправлю в Барса-Келмес,
Чтобы сгинули навсегда,
И нигде — от земли до небес — 
Не останется их следа!
Но, конечно, награда мне
Причитается за труды, 
Впрочем, много не надо мне: 
Лишь бы горсточку чаю купить 
Да в дорогу насваю купить,—
И довольна буду вполне!"

Стали думать девять ханум: 
Как им правильней поступить? 
Как старуху им одарить,
Чтоб могла и чаю купить,
И в дорогу насваю купить? 
Наконец решили вопрос: 
Принесли ей большой поднос —
Полный золота до краев, 
Принесли ей резной поднос. 
А старуха ворчит в ответ: 
"Чем решили меня удивить! 
Чтоб понюшку одну купить, 
Еле хватит этих монет!.." 
Удивились девять ханум, 
Рассердились девять ханум, 
Разозлились они до слез,
Принесли ей второй поднос — 
Полный золота до краев 
Принесли ей резной поднос.
А старуха ворчит в ответ:
"Сколько можно шайтану служить? 
Да и вам я подам совет:
Перестаньте и вы грешить!
Не хочу для вас ворожить, 
Дело прошлое ворошить,
Лучше к нашему хану пойти — 
Обо всем ему доложить!
Хэй, сестрицы, во цвете лет
Вы решили меня погубить,— 
Чтоб соломы ослу купить,
Еле хватит этих монет!.."

Растерялись девять ханум, 
Заметались девять ханум, 
Испугались ее угроз — 
Притащили третий поднос. 
Усмехнулась старуха в ответ:
"Что могу вам, сестрицы, сказать? 
Не считала я этих монет,
Может, хватит, а может, нет!.."
Рассмеялись девять ханум: 
Мол, теперь уже не хитри,

И еще золотых монет
Ей подсыпали горсти три. 
Успокоилась злая карга, 
Получив этот щедрый дар,
Страшной клятвой она поклялась, 
Что погибнут Анжим и Шарьяр,
Пересыпала деньги в мешок
И отправилась на базар.

Вот пришла на шумный базар — 
С непривычки в глазах рябит,
То от скупости душу знобит, 
То от жадности бросит в жар. 
Будто в ухо ей бес шептал:
То купи да это купи! 
Пару продранных одеял, 
Да заплатанное гупи ,
Да растоптанные кавуши
За бесценок купила она,— 
Так деньгами сорила она,
Но обновки и впрямь хороши!
А как смерклось, в ближний лесок
Оттащила она свой мешок, 
Глубоко зарыла в песок,
Чтоб никто отыскать не смог,
Закопала под старым пнем —
Не отыщешь и днем с огнем!

А теперь пора за дела: 
Крепкий посох она взяла
И с рассвета в далекий путь
Нищей странницей побрела. 
Берегись, могучий Шарьяр, 
Берегись, голубка Анжим,
Не напрасно старуха клялась
Нанести вам смертельный удар,— 
Уж кого невзлюбит она,
Как-нибудь да погубит она!

Целый день старуха идет, 
А границы еще не видать,
И бредет всю ночь напролет, 
А границы еще не видать, 
Третий день и четвертый день
Беспрерывно шагает она,
И обширных ханских земель, 
Наконец, граница видна.

Поглядела старуха кругом
И пустилась вперед бегом.
Есть у золота, говорят, 
Колдовская, страшная власть: 
Завладеет душой этот яд — 
Распалится любая страсть. 
Вспоминает старуха свой клад, 
И огнем разгорается взгляд, 
Будто в тусклых ее глазах 
Золотые монеты блестят,
И быстрей старуха бежит, 
И уже не бежит — летит,
Только ветер в ушах свистит!

Через гибельные леса,
Где не бродят ни волк, ни лиса, 
Прямиком несется она,
Сквозь болотный густой камыш,
Где едва проберется мышь, 
Напролом несется она.
Через сто степных кишлаков, 
Через семь больших городов 
Пробегает она тайком,
Над высокой горной грядой, 
Над глубокой озерной водой 
Пролетает одним прыжком,
Мчится ночью и мчится днем — 
Тридцать дней и ночей подряд, 
Не встречая нигде преград!

Все быстрей старуха бежит, 
Будто заяц, спину согнув, 
Мчится, выставив острый нос, 
Будто птичий горбатый клюв. 
Развеваются змеи волос,
От усталости тело болит, 
От натуги печень горит,
А она все бежит и бежит,
И не в силах уже удержать
Свой стремительный, дикий бег, 
Так не может ни зверь бежать, 
Ни тем более — человек.
Будто вихрь ее злой несет, 
И сама себя на бегу
По спине она пятками бьет —
Подгоняет себя вперед.
Хоть совсем стара и страшна
И похожа почти на скелет, 
Заплела косички она,
Как девчонка двенадцати лет. 
Чтобы мчаться еще быстрей
Не мешали волосы ей!
Наступает тридцатый день, 
Начинает старуха считать,
Не сбавляя рыси своей, 
Начинает вслух бормотать: 
"Трижды три — это восемь дней,
Дважды восемь — семнадцать дней, 
А семнадцать два раза взять, 
Получается тридцать пять,
Девять дней мне еще бежать!"— 
Хоть и хитрой старуха была,
Не умела точней сосчитать.

Вот тридцатый день миновал, 
А старуха бежит и бежит, 
Тридцать пятый день миновал, 
А старуха бежит и бежит,
По лесам, по уступам скал, 
По кустам, болотам бежит, 
С перевала на перевал,
Обливаясь потом, бежит.
Как собака, устала она,

Как щепа, исхудала она,
Как унылый верблюжий горб, 
Изогнулась дугой спина.
То и дело вздыхает: "У-ух!"
И судьбу проклинает вслух,
На обрывистый склон взбежит 
И с трудом переводит дух. 
Наконец над восточной горой 
День зарделся сороковой,
И внезапно ей с крутизны
Стали башни вдали видны.

Смотрит старая, рот раскрыв: 
А и вправду город красив!
Что ни башня — словно скала,
Что ни улица — словно река, 
Многолюдна и широка.
Вон богатый дворец стоит, 
Как узорный ларец, блестит,
Вон майдан, вон большой базар — 
Славный город воздвиг Шарьяр!
Как теперь исхитриться ей, 
Чтоб туда попасть поскорей? 
Видит: город рвом окружен
Глубиною в сорок локтей,
Крепостной стеной обнесен
Вышиною в сорок локтей,
А в стене — двенадцать ворот, 
Но без спросу никто не войдет:
Подойдешь к воротам — замок, 
Словно пес, охраняет вход,
И у каждого свой секрет,
Хочет — впустит, а хочет — нет.

Но не стала старуха кричать, 
Кулаком в ворота стучать — 
Надо в город тихонько попасть, 
Осторожно дело начать.
Вдоль стены старуха идет
И высматривает тайком:
Не найдется ли какой-нибудь лаз. 
Или трещина, или пролом?
Так весь город она обошла, 
Но лазейки нигде не нашла. 
Только с западной стороны, 
У подножия толстой стены
Виден каменный круглый ход, 
И арык сквозь него течет. 
Мыслью дерзкою смущена,
У арыка встала она
И глядит, закусив губу:
Не пролезть ли в эту трубу?

Тут проделки вспомнились ей 
Молодых, бесшабашных дней: 
Как распутничала она,
Как паскудничала она!
А к тому же с северных гор
Ветерок холодный подул, 
Будто в спину ее толкнул —
Сразу смелость в нее вдохнул. 
И старуха, была не была, 
Раздевается догола,
В узелок одежду кладет,
А потом, в чем мать родила, 
Понадеявшись на судьбу
Да на старческую худобу, 
Лезет в каменную трубу.

Но старухе не повезло — 
Слишком тесным было жерло: 
Голова пролезла в трубу,
И спина пролезла в трубу,
А как только до бедер дошло, 
Стало ей совсем тяжело.
От натуги она кряхтит, 
И в испуге она пыхтит:
Влезло туловище в проход
И застряло — ни взад ни вперед! 
Жаль, что некому было взглянуть 
На старухин плачевный вид —
На неслыханный срам и стыд: 
Кто-то глухо в трубе рычит, 
Голова и спина не видны,
Только зад снаружи блестит!
И могло бы на первый взгляд
Показаться со стороны, 
Что во рву, у самой стены, 
Две большие дыни лежат.

А тем временем с разных сторон
Налетела туча ворон:
С берегов, где течет Едил, 
Прилетело двадцать ворон,
С берегов, где течет Жайык,
Прилетело тридцать ворон, 
Вон летят еще пятьдесят, 
Вон летят еще шестьдесят, 
Собираются в стаю они
И от голода громко галдят,
Отыскать добычу спешат
И над городом с криком кружат, 
Вдруг глядят: у стены крепостной 
Две большие дыни лежат!

Налетели вороны гурьбой 
На старухин несчастный зад 
И полакомиться хотят,
И по ягодицам долбят.
А старуха кричит: "Вай-вай!"
И ногами сучит: "Вай-вай!"
Но напрасно пятками бьет — 
Не отгонит вороньих стай.
Их голодные клювы тверды, 
Как железные кетмени,
Кожу до крови рвут они, 
Клочья мяса клюют они,
А старуха из темной трубы
Все истошней вопит: "Вай-вай!" 
Но проклятья ее и мольбы 
Заглушает вороний грай.

Так старуху бог наказал
За бесстыдство и за обман: 
Как лиса, попала в капкан, 
Умереть бы могла от ран,
Но, как видно, помог шайтан:
Услыхал он ее мольбу, 
Пожалел он свою рабу, 
Протолкнул ее сквозь трубу... 
Очутившись с другой стороны 
Крепостной высокой стены, 
Вся ободранная, в крови,
Кое-как оделась она, 
Отдышалась, пришла в себя,
Лишь тогда огляделась она.
И хромая на каждом шагу,
И вздыхая на каждом шагу, 
Утирая слезы и грязь,
От досады и боли кривясь, 
Через город она поплелась.

Старая колдунья проникает во дворцовый сад, где ее обнаруживает садовник и приводит к Шарьяру. Старуха поражена красотой и мощью молодого батыра. Шарьяр тоже удивлен при виде уродливой, зловещей старухи, которая скорее похожа на исчадье ада, чем на обычного смертного человека. Старая колдунья рассказывает ему вымышленную историю о своем благородном происхождении и о злой судьбе, которая обрекла ее на вечные скитания. Шарьяр проникается уважением и состраданием к несчастной старухе, велит усадить и угостить ее, а затем с нескрываемой гордостью спрашивает, как понравился ей воздвигнутый им новый город.

Ох, как ведьма была хитра: 
На Шарьяра взглянула она, 
И тотчас смекнула она,
Что за дело браться пора.
На батыра взглянула она — 
Сразу мысли его прочла,
Нрав горяч его поняла, 
Сладко, вкрадчиво начала:

"Не гневись, дорогой ханзода,
Я правдивой была всегда, 
Хоть не мало моя прямота 
Принесла мне в жизни вреда. 
Все, что в городе есть твоем, 
Осмотрела я нынче днем, 
Потолкалась среди людей, 
Много улиц и площадей
Из конца в конец обошла
И скажу о столице твоей: 
Ничего чудесного в ней, 
Ничего интересного в ней
Я, по правде сказать, не нашла,— 
От великой столицы твоей,
Право, большего я ждала!
То ли дело в нашем краю,— 
Мы живем как в земном раю, 
Чудесами наш край богат,
Благодатней он во сто крат! 
Взять последнего бедняка,
У кого ни арбы, ни вола, 
И семья у него велика,
И делянка его мала, 
Кетменем участок рыхля, 
Неустанно трудится он,
И оградой из шенгеля6
Окружает он свой загон.
Но поверь, что в моей стране
Даже изгородь из шенгеля
Всех садов пышнее твоих
И дворцов стройнее твоих.— 
Вот какая у нас земля!"

От обиды Шарьяр закипел, 
Услыхав такие слова, 
Гордый голос его зазвенел, 
Как натянутая тетява:
"Хэй, почтенная, отвечай, 
Что же это за дивный край,
Что за сказочная земля,
Где ограда из шенгеля — 
Из колючего шенгеля,
Из вонючего шенгеля
Всех садов пышнее моих
И дворцов стройнее моих?
Отвечай! Но заранее знай:
Если это — бесстыдная ложь,
От меня живой не уйдешь!"

А старуха ему в ответ:
"Что за прок мне напрасно лгать? 
И зачем на старости лет
Буду грех я на душу брать?

Есть на свете чудесный край, 
Что похож на небесный рай, 
Но зачем говорить о нем?
Все равно, дорогой ханзода, 
Не добраться тебе туда! 
Лучше мой рассказ позабудь,
Этот край отсюда далек, 
Нужно ехать немалый срок, 
Да к тому же тебе невдомек,
Как тяжел и опасен путь,—
Каждый шаг бедою грозит, 
Только самый смелый джигит 
Этот путь одолеть бы смог!
Ты же слишком молод пока,
Не окрепла твоя рука,
Да и жизнь беззаботна, легка,— 
Позабудь об этом, сынок!"

Будто в грудь получил удар 
Сразу с места вскочил Шарьяр, 
Гнев с трудом побороть сумел, 
Грозно голос его загремел: 
"Хэй, старуха! Глянь на меня — 
Разве я не могуч и смел?
Я с тобой, карга, не шучу — 
Побывать в том краю хочу!"
И, старуху схватив за плечо,
Ей в лицо дыша горячо, 
Обнаженный, кривой кинжал 
Для острастки ей показал:
"Ну-ка, старая, отвечай,
Как найти этот дивный край?"

Но не только хитра — смела
Эта злая пройдоха была:
В гневе юношу увидав,
С тайной радостью поняла, 
Что идут хорошо дела,
Что старалась она не зря — 
Простодушного богатыря 
Раззадорить быстро смогла!
И, Шарьяру в ноги упав, 
Перепуганный вид приняв, 
Так молить его начала:

"Подожди, подожди, батыр, 
Не губи, пощади, батыр! 
Раньше времени не хочу 
Покидать этот бренный мир! 
Не гневись, дорогой ханзода, 
Не пылай, подобно огню,—
Я дорогу в чудесный край, 
Что похож на небесный рай,
Так и быть, тебе объясню!

Если хочешь туда попасть, 
Выезжай из восточных ворот, 
Сразу путь заприметь на восход, 
По нему и езжай вперед.
Много встретишь разных путей, 
Ты же мчись и мчись на восход,
Знай: к желанной цели твоей
Только этот путь приведет. 
Мчаться будешь ты много дней — 
Их могу заранее счесть:
Полных месяцев ровно шесть
Надо ехать к цели твоей!
Много встретишь прекрасных мест
И ужасных, опасных мест,
Но не вздумай ехать в объезд,

А все время держи на восток. 
Встретишь реки, леса, хребты, 
Никуда не сворачивай ты, 
Силы зря не растрачивай ты,
А все время спеши на восток,— 
Вот тогда и увидишь ты
Край заветной своей мечты, 
Край невиданной красоты.

Но скажу тебе прямо, сынок: 
Осторожным и смелым будь, 
Очень страшен, очень далек 
Шестимесячный этот путь! 
Реки бурные ждут тебя — 
Могут путника иотопить,
В жадных водах похоронить, 
И тогда захлебнешься, батыр, 
Дэвы злобные ждут тебя —
Могут путника погубить,
В пропасть черную заманить, 
И тогда задохнешься, батыр!
Будет ждать ненасытный огонь —
Он захочет тебя охватить, 
Чтоб в золу тебя превратить, 
И тогда не вернешься, батыр.
Будет ждать Аждарха-дракон — 
Он захочет тебя скрутить,
А потом живьем проглотить, 
И тогда не спасешься, батыр!

Если ж цели достигнешь ты 
И в пути не погибнешь ты, 
То увидишь такую страну, 
Что затмит любые мечты: 
Нет числа красивым садам,
Горделивым, большим городам, 
Полноводные реки текут, 
Плодородные земли цветут.
Но красивее всех садов, 
Горделивее всех городов 
Драгоценный город-рубин —
Златостенный Тахта-Зарин! 
Кто хоть раз этот город видал, 
Тот секрет красоты познал,
С той поры, как мудрец, живет.
Кто ни разу его не видал,
Тот земной красоты не познал, 
Как в пустыне слепец, живет".

Продолжала старуха: "Не хватит слов, 
Чтоб тебе, дорогой, описать, каков 
Удивительный город Тахта-Зарин — 
Этот самый прекрасный из городов! 
Три стены окружают его: одна
Из червонного золота возведена, 
А за нею стоит другая стена —
Из серебряных слитков возведена,
А за нею третья стена видна—
Из чистейшего жемчуга возведена, 
Костью белой и красною скреплена.
Что ни башня — громадней горных вершин, 
Что ни площадь — нарядней вешних долин,
Вот каков этот город Тахта-Зарин! 
А основа его, как скала, прочца — 
Отлита из крепчайшего чугуна,
Заходи в этот город ночью иль днем —
Одинаково ярко и солнечно в нем: 
Столько дивных алмазов и жемчугов 
На стенах и на кровлях горят огнем.
Много есть городов, но такой лишь один —
Ослепительный город Тахта-Зарин, 
Удивительный город Тахта-Зарин!

Желая любой ценой завлечь Шарьяра в гибельный край, старая колдунья продолжает расхваливать ему чудеса этой далекой страны. Она напоминает юноше о том, что его почтенный отец — хан Шасуар — уже дав- но страдает тяжелым, неизлечимым недугом. Есть только одно средство продлить жизнь старого хана: для этого надо завладеть волшебной птицей, обитающей в чудесном городе Тахта-Зарин. Эту птицу зовут Бюльбильгоя,— сказочно красив ее вид, сладостно ее пение, а трех капель ее крови достаточно, чтобы исцелить любой недуг. "Завладей этой волшеб- ной птицей!—уговаривает колдунья молодого батыра.— Она станет лучшим украшением твоего дворца, с утра до вечера будет петь она чудесные песни в твоем саду, а три капли ее крови на долгие годы продлят жизнь твоему старому почтенному отцу!"
А под конец старуха приберегла последнюю и самую главную приманку: она рассказывает пылкому юноше о владычице этой далекой страны — о юной красавице по имени Хундызша. Словно утренняя звезда, блистает она своей несравненной красотою,— в целом мире не найдется девушки прекраснее и нежнее. Один взгляд, одно слово этой юной красавицы способно осчастливить человека на всю жизнь. Глядя на нее, можно подумать, что это — не земная девушка, а прекрасная пери, сошедшая к людям с небес. Поклялась Хундызша, что выйдет замуж за того героя, который первым сумеет, преодолев все преграды, проникнуть в ее далекую страну — и притом непременно в одиночку, без воинов и провожатых. "Торопись, Шарьяр!— предупреждает колдунья взволнованного юношу.— Смотри, чтобы кто-нибудь не опередил тебя!"
Долго расхваливает старуха несравненную красоту юной владычицы, пока не убеждается в том, что теперь уже никакая сила не заставит Шарьяра отказаться от его намерения в одиночку отправиться в этот далекий, опасный путь. Тогда старая колдунья внезапно прерывает свой рассказ и исчезает.
Тщетно пытаются старые родители отговорить юношу от этого безрассудного решения, тщетно умоляет его сестра Анжим, предчувствуя неминуемую, страшную беду,— Шарьяр остается непреклонен. На следующее утро, оседлав своего могучего коня-тулпара, Шарьяр покидает ханскую столицу Белую орду и отправляется в путь.
Много преград и опасностей встречает Шарьяр во время своего шестимесячного пути, и только беспримерная сила и отвага спасают молодого батыра от грозящей ему на каждом шагу гибели. Достигнув чудесной цветущей страны, Шарьяр видит красивую крепость, обнесенную сплошной, "приступной стеной. На стене крепости он читает пророческую надпись. Удивленный тем, что у этой крепости нет ворот, Шарьяр решает непременно узнать, какая тайна скрывается за ее высокими стенами.

...Но недаром с детства владел 
Богатырь святым волшебством — 
Заклинанья читать умел 
С удивительным мастерством: 
В этот город, где нет ворот,
Все равно он отыщет вход — 
Сквозь могучие стены пройдет!
Взял он в руку комок земли, 
Наклонился над ним, пошептал, 
Древний заговор прочитал,
Что любому камню знаком,
Трижды дунул — и бросил потом
Этот теплый комок земли
К основанью стен городских, 
И от силы чар колдовских
Сразу стены в движенье пришли, 
Будто жизнь на миг обрели:
Сразу дрогнули, затряслись, 
Сразу надвое разошлись, 
Разомкнулись с гулом глухим,
И сквозь яркую брешь в стене
Въехал всадник на гордом коне, 
И сомкнулись стены за ним.
Едет всадник, глядит вокруг — 
Изумительный вид вокруг:
За дворцами дворцы встают, 
За садами сады встают, 
Разноцветные птицы поют,
Водометы повсюду бьют, 
А среди садов и дворцов 
Видит он большой сархауз — 
Словно зеркало, чистый пруд.
У пруда две чинары растут,
Две громадных чинары растут: 
Тихо шепчут листвой они,
А в задумчивой их тени
Виден юрты купол цветной
Удивительной высоты, 
Ослепительной красоты.
Разноцветна, красива она 
И неслыханно дорога: 
Покрывает остов ее 
Пестротканая ушыга,
Снизу доверху блещут на ней
Чужестранные жемчуга, 
Позолотой яркой покрыт 
Драгоценный резной порог.
И подъехал к юрте джигит — 
Удержать любопытства не мог. 
Смотрит юноша, восхищен,
Вход в шатер на юг обращен, 
Чуть колышется полог дверной, 
Видно, был искусником ткач:
Вышит полог тесьмой золотой,
И узор, как огонь, горяч,—
Что за хан или знатный богач
Обитает в юрте такой?
Потихоньку с коня сошел
И к порогу шагнул Шарьяр, 
Легкий полог — узорный шелк — 
Чуть дыша отогнул Шарьяр.
Так и замер смелый джигит 
И в немом восторге глядит: 
Не богач и не старый хан — 
Чудо-пери в юрте сидит!
Ясноглаза она, чиста, 
Словно утренняя звезда, 
Как стыдливая роза, свежа,
Только сорванная с куста,
Не надменна — скромна, проста, 
Хоть и знатная госпожа,
И совсем молода — на вид
Ей шестнадцати лет не дашь, 
На кошме белоснежной сидит 
И с подругой играет в шатраш. 
А по левую руку ее
Восседают двадцать рабынь, 
И по правую руку ее 
Восседают двадцать рабынь. 
То и дело хозяйке своей 
Угождают сорок рабынь:
То шербету предложат ей,
То прозрачные ломтики дынь, 
То душистого чаю нальют,
То негромкую песнь запоют.
Изумился Шарьяр и подумал:
"Что ж, А сгаруха-то, видно, была права!.." 
И не мог удержать он сладкую дрожь, 
Вспоминая пророческие слова:
"В том краю невесту свою найдешь — 
В мире нет чудеснее существа,
Нет нежней и прелестнее существа!"
Был могуч, был отчаянно смел батыр, 
А сейчас вспотел, оробел батыр,
От волненья дрожит, сам себе говорит; 
"Что со мной? Или так я устал в пути? 
Сердце бьется, как глупая рыба в сети.
Почему я дышать не могу почти, 
Почему я дрожу, будто зверь взаперти?
Как мне быть? Как без спросу могу зайти —
Разговор с красавицей завести?
Чтобы скромность и вежливость соблюсти, 
Надо что-нибудь быстро изобрести!..
Ну, а что если песню я ей спою —
Про надежду мою и про страсть мою? 
Неужели мне сердце разрубит она,
Неужели меня не полюбит она?
Будь что будет! Одно только ясно мне: 
Осчастливит меня иль погубит она!.."
Так не силой — приманкою нежной решил
Приручить непокорную лань джигит,
— Отогнул узорную ткань джигит,
Начал петь задорную песнь джигит:
"Кто ты, чудо из чудес? 
Сам я на небо залез? 
Или ты сошла с небес
И явилась к людям, девушка? 
Ты, как деревце, стройна,
Ты, как облачко, нежна,
И моя ли в том вина,
Что горю от страсти, девушка?
Будто две живых змеи, 
Вьются две косы твои, 
Будто вестницы любви,
Реют крылья-брови, девушка, 
Жемчуг — зубы у тебя,
Сливки — губы у тебя, 
Ах, страдая и любя,
На тебя взираю, девушка!
Взор твой — сладостный капкан,
Косы — ласковый аркан,
Твой стыдливый, тонкий стан
Ты обнять позволишь, девушка? 
Как наперсток, мал твой рот,
Он щебечет и поет, 
Губы сладкие, как мед, 
Пососать позволишь, девушка?

Платье пестрое разнять, 
Груди-яблоки размять,
С ними вдоволь поиграть
Ты дружку позволишь, девушка?

В свой весенний, свежий сад, 
Где налился виноград,
Где огнем горит гранат,
Ты войти позволишь, девушка?

Ты — царица, я — твой раб, 
Но в пути устал, ослаб, 
Приютить меня могла б
Ты в своих объятьях, девушка? 
Или скажешь: "Прочь ступай
И пустое не болтай,
Не для нищих этот край!"—
И меня прогонишь, девушка?

Чтоб хоть раз тебя обнять, 
Радость ласк твоих узнать,
В жертву жизнь свою отдать
Я готов немедля, девушка!
О, промолви мне: "Приди!"— 
И склонись к моей груди, 
Счастье ждет нас впереди — 
Золотое счастье, девушка!"

Только начал Шарьяр эту песню петь, 
Распахнулся настежь полог цветной, 
И взглянула пери в проем дверной,
Чтоб пришельца дерзкого разглядеть. 
Но чем дальше, джигиту внимала она,
Тем взволнованней трепетала она,
Крупный яхонт, спрятанный на груди, 
Покраснев, торопливо достала она,
Поднесла его к солнечному лучу,—
И тотчас же старинная надпись на нем
Пламенеть начала золотым огнем. 
И тогда к изумленью своих подруг

Госпожа всплеснула руками вдруг, 
Рукавом заслонила лицо, застыдясь, 
И слезами счастливыми залилась,
А когда успокоилась чуть погодя,